Тополиная рубашка - Страница 16

Я умоляюще взглянул на Настю. Но она как раз встряхивала свое шитье и дула на него. Ее лицо было спрятано за тканью.

И все же она отозвалась на мой отчаянный взгляд:

— Не бойся, Тополёнок, так полагается, чтобы обновку нашу примерить...

Что было делать? Я ослабел от всех своих страхов и спорить больше не мог. Отодвинулся к самому краю скамейки, где было больше тени, потянул через голову свитер, стряхнул сандалики...

Ужасно неловко было раздеваться при тетках, но самое главное даже не это. Главное — как я боялся. Слова Насти про обновку успокоили меня лишь самую капельку. Тем более что и голос у нее нынче был какой-то странный.

А вдруг это уловка? Может, они что-то страшное задумали? Вдруг съедят, как обещали в первую ночь? Нет, котел холодный... Или защекочут, как тетя Тася рассказывала! И весь я покроюсь ржавчиной... Да ладно, живым бы остаться...

Я ежился и путался в пуговицах, а Глафира стояла рядом и шепотом поторапливала, пока я не остался без единой ниточки. Тогда она взяла меня горячими пальцами за бока и вынесла к свету, как выносят самовар.

Поставила на табурет. Хихикнула.

— Весу-то в ём, как в пухе... Дунь, дак и так полетит, без етого...

— Цьщ, — сказала Степанида.

Я стоял съеженный, тощий, беззащитный и ничего не понимал.

Но это было совсем недолго. Шагнула ко мне Настя, взмахнула над головой своим шитьем, и по мне пробежали прохладные шелковые волны — широкая белая одежда накрыла меня до колен.

Только не думайте, что я обрадовался. Я еще больше перепугался. Показалось, что обрядили меня в какой-то саван. А саваны — это же все знают! — наряд для того света.

Настя шагнула назад. Странно улыбнулась. Степанида прищуренно глядела сквозь очки. И наконец сказала она не бубнящим, а ясным голосом:

— Ну, Глафира, давай!

Что они задумали? Что "давай"? Ай!..

Глафира быстро нагнулась и рванула из-под меня табурет! И я грохнулся на пол!

То есть я должен был грохнуться. Но я не хотел. Я схватился за пустоту, чтобы удержаться...

И повис в этой пустоте.

В воздухе повис. В полной невесомости, от которой перепуганно и сладковато замерла душа.

Я дрыгнул ногами. Меня медленно развернуло, опустило к полу. Я уперся ладошками, ощутил свою тяжесть, обалдело вскочил...

И услышал, что ведьмы смеются.

Они не просто смеялись. Они хохотали от радости! Степанида булькала, сипела, вскрикивала, отгибалась назад и хлопала себя по толстому животу. Очки ее упали. Сквозь смех она причитала тонко и с привизгиванием:

— Ох ты, золотце мое! Огонек мой ясненький! Солнышко мое летнее! Ах ты, ласточка моя летучая!

Глафира топталась надо мной и с кашляющим смехом всплескивала руками.

— Ну, Тополечек! Ну, обрадовал ведьмушек!

Настя подхватила меня, прижала, чмокнула в щеку, покружила, поставила. Горячо сказала:

— Тополеночек наш, спасеньице наше! Ох, молодец!

Я не понимал, почему я спасеньице и молодец. Совсем обалдел. Но сквозь обалделость пришла все же догадка, что ничего страшного не будет. Наоборот, все мной довольны!

Тут же я осмелел и спросил сердито:

— Чё веселитесь-то? Хоть бы объяснили толком...

— Дак ведь летаешь! — взвизгнула Степанида. — Не понял, что ль? Получилося у нас!..

Настя радостно объяснила:

— Ты же теперь летать можешь. Рубашечка-то твоя из тополиного пуха волшебная получилась. — Она отошла в дальний угол. — А ну, попробуй! Лети ко мне! Ну?

Как это лети? Я не мог. Я не умел. Чего это они выдумали!

— Да не боись, — прошептала Глафира. — Ты только захоти. Потянись каждой жилочкой, куды полететь хочешь, постарайся, тогда получится.

Свечи пылали и отражались в зеркалах. Настя смотрела на меня очень большими, очень темными глазами. Потом протянула ко мне руку. Губы ее шевельнулись: "Ну, Тополек... "

Может, я правда умею летать? Вот сейчас приподнимусь над половицами, вытянусь в воздухе, медленно подплыву к Насте, возьму ее за палец... Ну? Давай же!

Меня приподняло, бросило к Насте очень быстро, она отскочила. Я зацепил плечом печку, треснулся о пол, охнул. Настя меня опять подхватила.

— Ой ты, маленький мой... Ушибся?

Я ушибся. Но это была чепуха! Зато я все же полетел! Неуклюже вышло, потому что уменья нет, но я научусь. Сейчас...

— Пусти, — шепнул я Насте. Она разжала руки, и я повис в воздухе. Заболтал ногами, зацарапал руками пустоту, будто поплыл по-собачьи. И поднялся к потолку. Потом тихо-тихо опустился на скамью. Сердце у меня не билось, а упруго сжималось и разжималось, и при каждом разжимании я торопливо переглатывал. Наверно, от волнения. Но я не чувствовал этого волнения, только радость чувствовал.

Глафира весело сказала:

— В этой конуре-то много ль налетаешь? Айда на двор, Тополек. Айда, бабы...

Мы вышли из баньки. Лопухи зашуршали о подол моей длинной рубахи. Было сумрачно, и пахло близким грозовым дождем.

— Ну, вот оно... — вздохнула Глафира и закашлялась. — Теперь хоть в самое небо...

Но небо в этот миг высветилось зарницей, и мне туда совсем не захотелось. Я увидел такие облачные горы, пропасти, провалы и вершины, будто к Земле вплотную подошла другая планета.

— Не, — сказал я и передернул плечами. — Вдруг в меня молния попадет...

— Какая еще молния? — удивилась Глафира. — А, это от грозы, что ль? Не боись....

Она глянула вверх, взяла за руку Настю.

— Дай-ка, Настюшка... Четой-то я одна не управлюсь...

Она постояла с поднятым лицом, охнула тихонько... И я почуял, что мне уже не страшно. Было по-прежнему пасмурно, только в этом сумраке уже не ощущалось грозовой напряженности. Словно все электричество разрядилось и утекло в землю. Были обыкновенные мирные тучи, из которых в крайнем случае мог пролиться спокойный дождик.